Ссылка на оригинал: оригинал
Автор: greywash
Переводчик: saern
Бета: ~Натали
Художник: n_a_u
Категоря: слэш
Пейринг: Джон Уотсон/ОЖП, Джон Уотсон/Шерлок Холмс
Дисклеймер: Герои принадлежат АКД и BBC, текст и изначальные картинки в нем – замечательной greywash
Саммари: Любовь – сильнейший мотиватор.
Глава 13
13: 12 июля 2012 - 13 июля 2012
… Впервые Джон проводил непрямой массаж сердца, когда ему было четырнадцать и он еще толком не знал, что делать.
Одна из подружек Гарри, длинноногая брюнетка с большими, медового цвета глазами, та, что томно растягивая слова, звала Джона «милый», от чего он одновременно приходил в ярость и безнадежно возбуждался, намешала какой-то дури на одной из этих вечеринок из серии «Мам, правда, только девчонки», которую Гарри устроила дома, пока родители были в отъезде. Он сидел в своей комнате наверху и безуспешно пытался закрытой дверью отгородиться от визга, смеха и паршивой музыки, звучавшей из старенького родительского магнитофона, когда в комнату ворвалась Гарри. Ее зрачки были расширены. Обдав Джона тяжелым запахом виски, она схватила его за локоть и потащила вниз к той самой брюнетке, которая, уже не дыша, распласталась возле дивана.
- Ты же будущий врач! - верещала Гарри.
- А ты работаешь нянькой! У тебя четыре сертификата! - кричал он в ответ, а потом Гарри начала плакать. Пульс бился у Джона в висках, и никто больше ничего полезного предлагать не собирался, поэтому он опустился на колени и завопил:
- Ладно! Заткнитесь все! Кто-нибудь… Звоните в скорую… Гарри, хватит реветь, говори мне, что делать!
Гарри тут же переключилась и выдала брату заученные, но, видимо, до конца не понятые инструкции; этого хватило. Джон всегда думал, что искусственное дыхание будет странно похоже на поцелуй; но, как показала практика, вдохи отошли куда-то на второй план, а сам процесс оказался очень утомительным. К тому времени, как приехала скорая помощь, руки Джона подгибались от усталости, его всего трясло. Парамедик с уважением глянул на него и сказал: «Отличная работа», а Джон перевел на него пустой взгляд, чувствуя, как возвращается отодвинутый на задворки сознания ужас.
- Меня сейчас стошнит, - ответил Джон и тут же подтвердил точность своих прогнозов прямо на ковер в родительской гостиной.
Сейчас, двадцать пять лет спустя, из памяти стерлось имя той девушки, но Джон отлично помнит, как двигалась под вспотевшими ладонями грудина и на следующее утро болели плечи, будто он день провел, поднимая тяжести...
Вой сирен до сих пор стоит в ушах. Джон весь заляпан кровью.
- Это был грабитель, - говорит Молли, щурясь на инспектора Хопкинса, как на врага. - Он… Мы возвращались домой, и вспугнули его. Он выстрелил … Попал в Майка… А потом сбежал через окно.
Хопкинс окидывает взглядом ее футболку, спортивные штаны и босые ноги, потом поднимает глаза на отметину на ее лбу: красный и округлый, только-только начинающий проступать синяк.
- Значит, после работы решили поужинать с друзьями? - спрашивает он.
- Да, - выпятив подбородок, отвечает Молли. - Я приболела, - продолжает она, - друзья на обратном пути решили помочь мне с покупками. Особенно не наряжалась, знаете, как бывает. Лишь бы выбраться куда-нибудь. А туфли вот, прямо за дверью, - она показывает на пару грязных балеток, затолкнутых под диван вместе с открытой сумкой для ноутбука и знакомым синим шарфом. У Джона внезапно кружится голова.
Хопкинс смотрит на туфли, потом на Джона, который все еще стоит на коленях на ковре.
- У вас рукоятка пистолета выглядывает из кармана, - очень спокойно замечает он.
Джон сглатывает.
- Он стрелял в грабителя, - убеждает инспектора Молли. - И попал в стену. Не знаю, что бы мы без него делали.
Хопкинс внимательно заглядывает ей в глаза. Она спокойно смотрит в ответ.
- Доктор Хупер, - через минуту говорит он, - от лица службы правопорядка, хочу выразить вам свою глубочайшую признательность, - она заливается румянцем, но глаз не отводит, Хопкинс шагает к Джону, протягивает ему руку и продолжает: - Доктор Уотсон, уверен, вы понимаете, что вам придется проехать с нами. Вы незаконно храните у себя оружие… Или опять скажете, что это правительственное дело?
Джон ничего не отвечает, хватается за протянутую руку и позволяет Хопкинсу поднять себя на ноги.
- Чаю? - спрашивает Хопкинс, садится за стол и раскрывает папку.
Джон качает головой. Ему, наверное, стоило бы согласиться; прошло уже… много времени. Он не знает, как много, Джон не видит часов, но начинает замечать дрожь в руках (низкое содержание сахара в крови? адреналин? он не уверен), кровь на рубашке застыла коркой. Он не раскрыл рта с тех пор, как полицейские появились в квартире Молли. Джон немного опасается за то, что слетит с губ, если он начнет говорить.
Хопкинс разводит руками.
- Как хотите, - говорит он и наблюдает за Джоном через стол с тем же нечитаемым выражением, что и во вторник.
- Вы не собираетесь давать показания, - утвердительно замечает он.
Джон барабанит пальцами по ноге, потом прокашливается и отвечает:
- Нет, - голос от долгой тишины звучит хрипло.
- Не удивительно, - говорит Хопкинс, - ситуация деликатная.
Джон удивленно моргает. В уголках глаз Хопкинса залегают морщинки, взгляд устремлен в пространство. От его вида по позвоночнику Джона пробегает странная, колючая боль; взгляд инспектора так похож на взгляд Шерлока. Живого Шерлока. Которого Джон едва не пристрелил.
- Я говорил с вами сколько? Пять раз? - продолжает Хопкинс, положив локти на стол. - Я часто видел вас на местах преступлений, вы так увлеченно работали с Холмсом. Но я до сих пор не уверен, что понимаю вас, доктор.
Джон ерзает на стуле.
- Интересная история получается, потому что раньше… Сержанты в отделе, Донован, Лукас и многие другие, они всегда считали, что за Холмсом нужно присматривать. Я так не думал. Если бы мы поспорили, кто из вас двоих скорее, ну, к примеру, совершит особо жестокое убийство, я бы поставил на вас, доктор Уотсон.
Джон облизывает губы.
- Вы думаете - я убийца?
- Я этого не говорил, - возражает Хопкинс. - Я сказал, что если выбирать из вас с Холмсом того, кто может стать убийцей, я выбрал бы вас.
- А.
Хопкинс пожимает плечами.
- Холмсу нравилось удивлять. Всегда все просчитывающий. Изобретательный. Вот, что нужно, чтобы действительно с блеском раскрывать преступления. Бог свидетель, как бы я хотел уметь то, что делал он! Но иногда я думаю, это сильно помешало бы в совершении преступлений, действительно крупных преступлений. Вы, с другой стороны, - Хопкинс щурится, качает головой и едва заметно улыбается, - вы - прагматик, как мне кажется. А прагматики… Что ж, им плевать на внешние красивости. Лишь бы дело было сделано. Каким бы оно ни было.
Джон ничего не отвечает.
Минуту или две спустя Хопкинс продолжает.
- Раз уж вы не собираетесь давать показания, почему бы нам просто не поговорить?
Джон хмурит брови и бесцельно водит руками по коленям.
- Хорошо, - наконец, отвечает он.
- Замечательно, - Хопкинс пролистывает папку. - Ваш пистолет. Очень интересно… Это не тот же пистолет, что был у вас во вторник.
Джон подавляет желание вздрогнуть.
- Но что еще интереснее, у того пистолета, из которого вы стреляли во вторник, - Хопкинс шелестит страницами, - был четко виден серийный номер. Мистер Холмс… мистер Майкрофт Холмс, я имею в виду, любезно предоставил нам документы на оружие. Много разных бумаг, знаете ли. Где прописано очень мало деталей. МИ-6, государственная тайна: ровно столько, чтобы было понятно - вы вполне уполномочены делать, что хотите, доктор Уотсон.
Хопкинс поднимает взгляд на Джона. Джон спокойно смотрит в ответ. Это похоже на какой-то тест.
Хопкинс позволяет себе улыбнуться, едва заметно, и переворачивает страницу.
- Что же касается сегодняшнего пистолета… Та же модель. Понимаю, как огнестрельное оружие может быть делом вкуса и особых личных предпочтений, но. Но вот интересная деталь, на этом пистолете сточен серийный номер, довольно неумело, хочу заметить. Зачем такие трудности, если за спиной МИ-6, которая легко санкционирует его хранение, не подскажете?
Джон молчит.
- Хотя, чисто гипотетически, разумеется, - продолжает Хопкинс, - если солдату, вернувшемуся домой с действительной военной службы, захочется держать у себя нелегальное оружие, а это случается гораздо чаще, чем мне, перегруженному работой служителю правопорядка, хотелось бы, сточить номер будет логичной предосторожностью, вы согласны?
Джон облизывает губы.
- Могу придумать несколько причин, почему кому-нибудь захочется затереть серийный номер на оружии, - говорит он. Слова звучат гораздо спокойнее, чем он надеялся.
- О, я тоже, не сомневайтесь, - отвечает Хопкинс, - я всего лишь делюсь с вами одним возможным объяснением. По правде сказать, - он откидывается на спинку стула, - у меня нет оснований думать, что именно это произошло на самом деле. Это уж точно не та версия, которую я рассказал своему начальнику.
Джон открывает рот, чтобы ответить, но потом снова закрывает.
Хопкинс разводит руками.
- Вот что я думаю, - говорит он почти непринужденным тоном, - я думаю, что если кто-то работает на мистера Холмса, Майкрофта Холмса, у него могут быть очень веские причины носить оружие со сточенным номером. Я, конечно, не МИ-6, но я понимаю, что часто нам приходится делать вещи, которые… Которые лучше не афишировать.
Джон проводит языком по губам.
- Представьте, к примеру, - продолжает Хопкинс, - что… Мы с вами уже обсудили прагматичного преступника. Само собой, чисто теоретически. Давайте теперь рассмотрим, хм… Изобретательного преступника-аналитика.
- Хорошо, - осторожно соглашается Джон.
Хопкинс садится поудобнее.
- Так вот, преступник-аналитик, как мне кажется, чаще всего допускает промахи, напрямую сталкиваясь с другими людьми, вы понимаете, что я хочу сказать?
Джон молчит. Через несколько секунд он кивает.
- Потому что, каким бы расчетливым и изобретательными он не был, люди все равно будут преподносить ему сюрпризы, - говорит Хопкинс. - Не… Не в ретроспективе. Аналитическому, изобретательному разуму гораздо проще понять, что делали люди, чем предугадать, как они будут действовать. Он может представить себе все, что угодно, правильно? Но только если он не знает человека очень, очень близко, ему трудно понять, что он сделает на самом деле. Думаю, такие преступники делят мир на две части, у них ты либо очень умный, либо непроходимо тупой, они не замечают, что в большинстве своем люди принимают самые напрашивающиеся решения. Люди не думают: «Я отравлю свою любовницу ядом, не оставляющим следов, который сделаю из бытовых чистящих средств»; они думают: «Я убью ее кухонным ножом», потому что именно он первый попался под руку. Такое преступление очень просто раскрыть, даже если убийца тщательно уничтожил улики, потому что нетрудно себе представить, что кто-то может заколоть любовницу ножом. Но, как я понимаю, несмотря на то, что такие преступления случаются чаще, если попросить изобретательного человека распутать его, что ж… - Хопкинс шуршит бумагами в папке. - Человек вроде мистера Холмса всегда будет придерживаться версии о яде, не оставляющем следов, потому, что сам он поступил бы именно так. Но факт в том, что чаще всего преступник хватается за кухонный нож. Мне кажется, при определенных обстоятельствах, аналитика легко сбить с толку непредсказуемостью… прагматика. Такого как вы.
Джон не отвечает.
Минутой позже Хопкинс переводит взгляд на свои ладони и продолжает:
- Если бы я хотел поймать такого преступника, который сумел уничтожить великий ум не пользуясь ничем, кроме полуправдивых историй в известных газетах, я бы убедился, что у меня в союзниках есть прагматик.
Джон с минуту думает над его словами.
- Иногда прагматики тоже ошибаются, - говорит он, наконец.
- Конечно, - соглашается Хопкинс. В дверь за его спиной стучат, и он, закрыв папку, встает и упирается кулаками в стол. - Все ошибаются, доктор Уотсон, - тихо добавляет он. - Именно поэтому прагматики вроде нас с вами знают цену своим поступкам.
Джон вглядывается ему в лицо. Хопкинс стучит костяшками по столешнице, поворачивается к двери и запускает руку в карман. Он останавливается у полуоткрытой двери и что-то говорит так тихо, что Джону не удается расслышать.
Джон переводит глаза на стол. Взгляд странно размыт по краям, словно что-то слишком близко поднесли к лицу; у него нет времени, чтобы вдумываться, что же это может быть.
- Доктор Уотсон? - зовет Хопкинс. Он опирается о распахнутую дверь. - Похоже, мистер Майкрофт Холмс только что закончил разговаривать с начальством. Вы можете идти, но, боюсь, на этот раз пистолет останется у нас.
Джон удивленно моргает. Мгновение спустя, он встает, уставший и неповоротливый. Хопкинс поворачивается к мужчине за дверью, Лукасу, думает Джон.
- Пожалуйста, проследите, чтобы доктор благополучно сел в такси. Уже поздно.
Лукас кивает, Джон натягивает куртку на запачканную кровью рубашку и идет за ним к выходу.
- Что слышно о Стэмфорде? - спрашивает он в лифте.
- Ничего конкретного, - отвечает Лукас, - знаю, не стоит этого говорить, но мне очень жаль, что вы не попали в грабителя. Какой засранец станет угрожать доктору Хупер и вам… - Лукас передергивает плечами и качает головой.
Джон кивает. Волоски на коже встают дыбом.
- А вы дружны с доктором Хупер? - спрашивает он, смутно понимая, что нашел недостающую в мозаике деталь.
Лукас краснеет. Он молод, замечает Джон, хотя ему не может быть столько лет, насколько он выглядит. Но он значительно младше Донован, а она еще достаточно молода, чтобы считать секс с Андерсоном хорошей идеей. У Джона голова идет кругом, он застрял в лифте со взъерошенным мальчишкой, который по уши влюблен в патологоанатома лет на десять старше, и это после того, как Джон, возможно, застрелил второго человека за последние сорок восемь часов. Джон чувствует себя так, будто магнитные полюса Земли вдруг поменялись местами.
- Она добрая, - покраснев, как первоклашка, говорит ему Лукас, когда лифт опускает на первый этаж. Джон кивает.
- Слушай, - говорит он, замирая в дверях, - можно тебя кое о чем попросить?
Лукас держит слово. Джон получает три сообщения по дороге домой, все не очень утешительные. Хорошо, что Майк не скончался от потери крови по дороге в больницу; плохо, что он еще в реанимации. Джон трет лицо. Боже. Он… Ему нужно выспаться; Джон чувствует себя так, словно кто-то прошелся наждачной бумагой по всему телу. Спать. Все остальное может до утра катиться к черту.
И, конечно же, оказывается, что Шерлок в своей обычной манере ждет его в квартире, и не собирается оставить Джона в покое. Время движется странными, неуклюжими скачками, как будто Джон разучился воспринимать собственную жизнь как последовательный поток событий. В одно мгновение Шерлок мертв, а в следующее он уже предлагает Джону чай с молоком, а потом лежит на кровати и, начиная с нижней пуговицы, расстегивает рубашку Джона, и Джон понимает, что полностью возбужден под джинсами, но мысли гуляют где-то очень далеко, и все, что он сейчас чувствует, это замешательство. Джон прижимает коленями к кровати костлявые бедра Шерлока, и, даже ощущая это неприятное соприкосновение их тел, он видит ситуацию слишком неправдоподобной после могилы, фотографий со вскрытия, писем и сообщений, снайпера и прочего; и Джон срывается. Даже если бы он нашел в себе силы говорить, он не смог бы решить, с чего начать. Спросить: «Что ты делаешь?» или «Как ты оказался жив?» или «Почему ты меня бросил?».
Но потом Шерлок приподнимается на локте и Джон… Джон понятия не имеет, что сейчас произойдет, это непривычно, потому что Джон знает, что такое секс, знает Шерлока и почти на 98% уверен, что они не пересекаются, а если и пересекутся когда-нибудь, то точно не так. А потом Шерлок изгибается, самую малость, и целует его в щеку.
Он влюблен в меня, - вдруг понимает Джон.
Джон кожей чувствует жар от лица Шерлока, который становится очень, очень тихим рядом с ним, и зияющая бездна у Джона в груди расходится все шире и шире. Правое колено соскальзывает на матрас, так что теперь он может переместить свой вес, не причиняя Шерлоку боли, Джон поворачивает голову и ловит губы Шерлока своими, Шерлок издает тихий, подавленный звук, края бездны осыпаются и заглатывают Джона.
Джон знает, что произносит обрывки фраз, но мысли путаются, и он не может толком понять, что говорит. Шерлок жив, лежит под ним и отчего-то несчастлив, и почему-то от этого, именно от этого болезненно сжимается сердце, не из-за Майка, или Молли, не из-за снайпера, не из-за сообщений и писем, или фотографий, или могилы; Шерлок живой под его ладонями, но стонет так, словно Джон его мучает, хотя он никогда не стал бы, не смог бы. Шерлок судорожно вцепляется в его волосы и целует его так, словно хочет забраться внутрь, и Джон… Джон готов на все ради него. Мысль не нова. Но от этого болит не меньше.
Джон расстегивает рубашку и брюки Шерлока, крепко обнимает его рукой и притягивает ближе все эти сантиметры его притягательной, живой и чистой кожи, такой поразительно бледной, и шепчет ему слова, которые сам не понимает и сомневается, что Шерлок расслышит. Шерлок обхватывает ладонью - Господи, его ладони - член Джона, и Джон прижимается ко лбу Шерлока своим, ласкает его в ответ и не говорит: «Я на все готов ради тебя, на все», хотя чувствует эти слова в каждом биении своего сердца, белые, как пламя, как метель; сокрушительные. Шерлок кончает в пальцах Джона с каким-то напряженным, задушенным стоном, и Джон думает: «Шерлок», а когда тот трется своим носом о нос Джона и ни на секунду не останавливает движений руки, Джон думает: «Я люблю тебя», и когда все системы его организма отключаются и взрываются удовольствием, Джон безнадежно повторяет: «Я готов на все ради тебя…», а потом Шерлок покрывает поцелуями его челюсть, неуклюжими и отчаянными, и Джон заканчивает мысль: «…но ты мне этого не позволишь, так ведь?», и он не может больше сдерживать себя, нет, нет, не может, и сотрясается всем телом в безутешных, жестоких рыданиях.
(Потом Джон будет вспоминать, как Шерлок целовал его губы, брови, его скулы и нос; как Шерлок гладил ногой в носке икры его ног, пальцами приподнимая джинсы; как выводил ладонями круги на его спине; как Шерлок был рядом, пока Джон плакал и прижимался к нему и молчал; и то, как все это время Шерлок держал плечи в странной защитной позе, вздернув их кверху и отведя назад; и то, как в те редкие моменты, когда их губы не касались друг друга, рот Шерлока был сжат в горестную, тонкую линию).
У Джона на первом курсе университета была подружка, страшная плакса, которая начинала всхлипывать по поводу всего: политики, дурных новостей, романтических фильмов. Он никогда не понимал, как у нее это получалось. Когда Джон просыпается на следующее утро, его тошнит и чувствует он себя отвратительно, как с абсолютно невообразимого запоя; болит голова, и в любое другое утро Джон просто затолкал бы боль обратно в череп, но не в этот раз, потому что Шерлок спит на его руке, теплый, тяжелый и тихо похрапывающий на каждом вдохе.
Джон моргает. Волосы Шерлока в диком беспорядке… Хотя, весь Шерлок один сплошной хаос, рубашка почти снята и болтается вокруг левой руки, потому что Джон не справился с манжетой; брюки расстегнуты и в таком виде, что лично Джон не рискнул бы сдавать их в чистку. Один носок наполовину стянут, другой потерялся где-то в кровати; у Шерлока красная отметина на левой стороне шеи. Когда Джон проводит по ней пальцем, кожа кажется на градус горячее, чем остальное тело. Джон не помнит, как оставил ее.
Он скользит пальцами выше, совсем чуть-чуть, и останавливается над пульсом Шерлока, спокойным и медленным; Шерлок все еще крепко спит. Он не вздрагивает, ни от этого, ни когда Джон садится на растерзанной кровати. Они спали поверх одеяла и простыни; его легкое покрывало безбожно смято и большей частью лежит на Джоне; Шерлок скинул его во сне. Джон вдруг понимает, что знает теперь, что Шерлоку становится жарко во сне; мысль шокирует почему-то сильнее, чем секс. Аккуратно, осторожно, Джон высвобождает руку; Шерлок бормочет что-то невнятное и хмурится, сутулится и сворачивается под взглядом Джона, а потом снова затихает. Джон сглатывает и медленно отползает, потом садится, скрестив ноги и закутавшись в покрывало и смотрит на абсолютно незнакомые ему ребра Шерлока.
Что бы там Шерлок не говорил, у Джона хорошая визуальная память. В конце концов он встает и достает фотографию. Он с опаской открывает ящик стола и в почти полной тишине задвигает его обратно. Джон не хочет разбудить Шерлока. Он садится на край кровати и складывает под собой ноги. Минутой позже, он поворачивает фото так, чтобы голова была параллельна Шерлоку; потом он привстает, потому что Шерлок спит на боку, а Джон не хочет, чтобы угол мешал ему сравнивать.
Он хочет ошибиться. Но не ошибается.
Джон кладет фотографию на матрас, изображением вниз, и смотрит на Шерлока, который как раз такого роста, как думал Джон, в пальто или без, чей торс как раз такой узкий и жилистый, каким Джон представлял себе после полутора лет наблюдений за полностью одетым Шерлоком; и Джон знает теперь, чувствуя, как жжет в глазах, что сможет распознать руки Шерлока хоть в кашемире, коже или нитриле, застывшие или в движении, живые и мертвые, и что больше никогда своей гребаной жизни не будет сомневаться в своих инстинктах. Джон сжимает кулаки на коленях. Он примерно четыре с половиной секунды интересуется, на чей это чертов труп он пялился в дикой тоске прошедшие три недели, а потом… Боже, будь он проклят! Будь он проклят! Ведь Молли сказала, что он мертв, так? «Мертв»,- прошептала она сквозь катящиеся по красным щекам слезы. И Майкрофт показал ему выписку с телефона, как доказательство того, что на крышу Бартса поднялись двое; Джон может и не долбанный Шерлок Холмс, но в состоянии сложить два и два и получить четыре. Он знает, что они оба были на крыше, только потом один растворился в воздухе, а другой оказался трупом на стальном столе под скальпелем Молли, снимком со вскрытия у Джона в ящике, напоминанием о том, что Джон хотел, сам того не зная, и потерял, так и не обретя… Другой закончил тем самым телом, которое, как думал Джон, погребено в земле, чьи кости лежали распростертые под ним, когда Джон был на кладбище в ту невыносимую, тихую ночь. Джон очень рад, что не ел последние двадцать часов, потому что почти уверен, что его сейчас бы стошнило.
Он идет в душ, бреется трясущимися руками и старается ни о чем не думать. Он возвращается в спальню за одеждой. Он одевается, стоя спиной к кровати, а когда поворачивается, не выдерживает и набрасывает покрывало на абсолютно незнакомые ребра Шерлока, уходит на кухню и заставляет себя съесть яйцо и тост. После завтрака тошнота проходит; Джон старательно не думает ни о чем, что может испортить этот результат.
Шерлок солгал ему. Фраза эхом звучит в голове, пока Джон пытается унять дрожь в руках, чтобы заварить себе кофе. Шерлок лгал ему, снова и снова, а потом, когда закончил перекраивать его сердце, разум и его чертову сексуальную ориентацию, после того как заставил Джона убить человека, который этого заслуживал и, возможно, еще одного, который был невиновен, Шерлок объявился живым в его квартире, в его спальне, в его постели и оказался совсем не тем, кого Джон узнал на фото, не тем, кого раз за разом стирали у Джона на глазах…
- Эм… - говорит Шерлок за его спиной и прочищает горло. - Доброе утро.
Джон не поднимает на него глаз. Он не может себе этого позволить. Вместо этого он очень тихо отвечает: «Я не хочу тебя больше видеть».
Джон наливает себе кофе. Все свое внимание он старается уделить чашке. Это трудно. Шерлок замирает, потом, спустя долгие несколько секунд, проскальзывает обратно в спальню, и Джон, как бы сильно ему не хотелось, пытается не провожать его взглядом и не вслушиваться в тихие звуки, доносящиеся из комнаты, когда Шерлок скидывает покрывало обратно на кровать, или застегивает молнию на брюках, или перетряхивает одеяло в поисках второго носка. Джон прилипает глазами к стене, когда Шерлок возвращается за пальто. Он не смотрит ни в окно, ни на телевизор, потому что знает, что если хоть краем глаза глянет в их сторону, увидит отражение Шерлока, его узкие сгорбленные плечи, копну темных спутанных волос - то единственное в мире, чего так жаждет Джон и то, что убьет его, если он это получит.
Уходя, Шерлок очень тихо закрывает за собой дверь.